Чужыя гарады — як чужыя планеты. Куды трапляеш як адвечны чужаніца, нібыта граматычная памылка ў выказванні іншага аўтара. З якімі спрабуеш дамовіцца ды паразумецца — каб лепш адчуць, наколькі ты і яны непадобныя ды розныя. А потым — распавесці пра гэты досвед. З надзеяй уцямна адбіць плыню эмоцый у вербальных канструктах тваёй вандроўнай свядомасці.

Fragile Grande Bellezza

Мое первое представление о Венеции сформировалось, когда мне было лет семь.

Мы с девочками поменялись журналами с наклейками: я отдала кому-то свой тоненький журнал о Барби, купленный в «Союзпечати», а мне в руки на несколько дней попал журнал о Синди — более дорогой и редкий. На нескольких страницах Синди поехала в Венецию — на ней было пышное, воздушное лазурное платье с ослепительными серебряными блёстками и несколько разворотов журнала нужно было заклеить наклейками с гондолами, рассекающими воду, и умопомрачительно красивыми нарядами. Мне кажется, я даже не могла спать от волнения. Журнал лежал у меня под подушкой, а в голове крутились увиденные образы. Хотелось бежать за недостающими наклейками, чтобы заполнить страницы о Венеции как можно скорее и увидеть всю ее, пусть и кукольную, красоту.

Если бы в тот момент мне кто-то сказал, что наступит день и я сама окажусь в Венеции, — я бы с легкостью поверила. Тогда мои мечты простирались безгранично и казалось, что преград не существует, жизнь большая и все возможно. В каком-то смысле так и оказалось.

Но если бы мне сказали, что я окажусь в Венеции со старым потертым рюкзаком, в четырехлетнем порванном пуховике из минского ЦУМа (с незастегивающимся карманом), моя голова будет забита всякими проблемами вроде оплаты квартиры и медстраховки, которые не дадут заснуть даже в буржуазной итальянской гостинице со стенами и полом, обитыми тканевой драпировкой, а моими главными заботами в Венеции будут поиск места, где можно нормально и недорого есть, попытки справиться с навигатором в телефоне и понять маршруты водного транспорта, поиски обменника, пробы опубликовать фотки из Венеции в соцсетях так, чтобы не задеть ничьи чувства, и прочая муть, — я бы сказала:

— Эй, что — серьезно? Ты же в Венеции, enjoy!

Только вслушайся в эту симфонию Венеции: послушай, как в окно влетает и наполняет всю комнату звон колоколов, щебет каких-то первых весенних птиц в высоте и поскрипывание гондол и стук весел, ударяющихся о воду. А если присядешь в кафе в малолюдном узком переулке, то услышишь, как переплетаются размеренное гудение кофемашины и стук чайных ложечек о блюдца и как сияет непринужденная итальянская речь, интонация и фонетика которой транслирует недвусмысленные послания типа «Не воспринимай все так серьезно, расслабься, жизнь — это чудо, не нужно все усложнять». Ну а если выйдешь на широкую туристическую улицу, в эту музыку ворвутся равномерный гул толпы, шум моторов лодок и катеров, случайные звуки скорой помощи, крики рабочих, — эта симфония зазвучит на полную катушку. Великая красота. La Grande Bellezza.

И если бы когда я была маленькой девочкой, мне кто-то сказал, что я приеду в Венецию, потому что придется туда поехать, так как туда будут дешевые билеты, а на самом деле я больше хотела в какой-нибудь другой город, это удивило бы меня еще больше.

— Эй, что — правда? Ты не хотела в Венецию? Как такое вообще может быть?

— Ну да, вообще-то уже довольно долгое время мне не хватает чистой радости и вдохновения, которые в моем воображении воплощает, например, Сингапур или Барселона.

Их я представляю как города чистого счастья, ликования, чистой жизнерадостности, триумфа творчества и человеческого гения, воплощенного в архитектуре Антонио Гауди или Моше Сафди.

Если сравнить красоту этих городов с красотой Венеции, то последняя будет куда более хрупкой. Холодно-утонченной, интеллигентной северно-итальянской красотой, с легким налетом упадка и тоски по былым временам могущества Венецианской республики. Сегодня могущества этого нет. Остался только туризм и городские легенды. По Венеции бродят пенсионеры и китайцы.

Пресловутое эссе Бродского безнадёжно заклеймило этот город печатью трагичности и сентиментальности. Грусть в этом городе просачивается отовсюду, как вездесущая вода, которая заполнила все улицы и каждую ночь затапливает площадь Сан Марко, а к утру снова возвращается в море. Где-то рядом омывается водами залива остров-некрополь, на котором похоронены Бродский и Стравинский, — лучшее место упокоения, какое только могла придумать цивилизация. Вот и все, никакой жизни здесь нет. И все лавки города заполнены выдутыми из стекла безделушками, которым совершенно нельзя найти применения. Вымирающее мастерство стеклодувов, которых скоро заменят роботы.

И если Singapore и Barcelona звучат как фанфары победоносности и солнечного триумфа, в итальянском Venezia “ц” дребезжит, как хрупкое хрустальное стеклышко, способное разбиться от неосторожного движения, а англоязычное Venice компактно и изящно, как женская рука в бархатной перчатке. Хрупкая и олдскульная итальянская красота. Fragile Grande Bellezza.

Но зачем знать об этом семилетним девочкам? Самое важное они и так знают: где-то там далеко есть сверкающий остров, лазурный остров, удивительный живой музей под открытым небом, которым нельзя не восхищаться, каким бы не был закоренелым прагматиком.

«Take it easy», «shine», «life is a miracle» — в переводе на итальянский все эти фразы прозвучат так, что им невозможно не поверить. Как ноты из прекрасной симфонии Венеции. Cимфонии, чье тонкое звучание никогда не перекроет шум Сингапура или Барселоны, но в котором еще так много сверкающего волшебства. И его невозможно испортить даже бутафорским гондолам и прочим пошлым уловкам туристической индустрии.

«Continua a sognare», — говорят итальянцы. Продолжай мечтать. Как жаль, что раньше это умение давалось намного проще.

Postcard from Sofia

Разбитая плиточка, как в Беларуси 90-х: ступаешь ногой — а она ненадежная, может провалиться. И тут, и там из-под этих бетонных квадратиков сочится, прорастает трава. Деревья растут где хотят — заполонили собой тротуары, врезаются в балконы, заслоняют окна, на узких улицах их кроны создают что-то вроде живого зеленого шатра. А еще эти серые однотипные, где-то пошарпанные, а где-то отремонтированные, с современными стеклопакетами дома, так похожи на наши хрущёвки. Но в Болгарию эта архитектура пришла не из советских стран, а из западных, и если присмотреться — различия станут очевидными: здешние серые дома сделаны более основательно, у них более широкие окна — возможно, качество повлияло на то, что они, построенные еще до Второй мировой, так хорошо стоят.

Так вот, плиточка, вездесущая зелень и неяркие дома в стиле типичных витебских и могилевских кварталов – всё это возвращает меня в детство, когда белорусские дороги еще не так хорошо ремонтировали, а деревья еще не вырубали и не подстригали при каждой возможности. Сейчас Беларусь выглядит иначе. Все хаотично растущее вдоль проспектов выкорчевали или подрезали, везде залили красивый ровный бетон. И страна наполнилась пустыми, холодными пространствами с ровными заасфальтированными площадками и дорогими экранами, транслирующими государственные концерты. Зелени отведены специальные места.

В моей стране полный порядок, и у всего должно быть свое собственное место. Куст не может просто так расти там, где ему вздумается. А в Болгарии может.

Лёгкая небрежность, много душевной экспрессии местных жителей, воплощенной даже в статуях, мозаиках и скульптурах, которые выражают эмоции — гнев, скорбь или ярость — широко открытыми ртами. Так кричат в отчаянии воины царя Самуила, которых ослепил византийский царь Василий, так в ужасе распахнул рот герой скульптуры Георгия Чапканова «Угроза», которого настигает волк.

В один вечер к Орлову мосту идет шумное шествие за поставку оружия в Украину, а через несколько дней на площади Народного собрания собираются те, кто против поставок оружия. Люди, голоса, взгляды. Еще одна страна — в принципе, одна из многих, — где публичное выражение чувств не является преступлением.

Я живу в доме, где сорок лет прожил художник Ненко Балканский, и, конечно, чувствую особый пиетет к этому месту. Мне нравится все: скрипучая винтовая лестница на мансарду, ковры с аскетичными узорами — скромные ромбики и растительный орнамент, высокие потолки во всех комнатах и огромные окна, прямо за которыми колышется море зелени. В библиотеке на втором этаже беру книгу современных болгарских авторов, открываю на первой попавшейся странице и читаю: «Porto is my city by choice. I adore it. In Sofia I often feel angry. Sad, dissatisfied, hopeless. In Porto my tension disappears». Окей, София, так вышло, что сегодня — ты мой Порто. Потому что здесь, вблизи голубой линии гор, среди роз и платанов, мое напряжение растворяется, а печаль растушевывается и ослабевает.

Утром я спускаюсь по своей винтовой лестнице и дворами иду в парк Борисова градина. Улица Чехова, улица Дарвина. Дома увиты зеленью, и рядом с ними цветут пионы, ирисы и жасмин — подарки для наблюдателя. Помню, как было в деревне все детство: кто-то идет по улице — все отвешивают занавески и наблюдают, кто, к кому, — провинциальное любопытство. Тогда еще не было соцсетей, в которых можно наблюдать за чужой жизнью. Но нет, в Софии за мной никто не смотрит, до меня никому нет дела. Только я сама пытаюсь вглядеться в окна, чтобы кого-то увидеть. Но дома как будто пусты. Живет ли там вообще кто-нибудь?

Парк Борисова градина — моя личная творческая лаборатория. Деревья в нем такие высокие, что мыслям среди них просторно, и они могут подняться до самых облаков. А стволы их такие старые и широкие, что дыхание истории здесь разлито в воздухе. Несмотря на некоторую заброшенность, этот старый, более чем столетний, парк днём и ночью полон людей. Здесь играют в теннис — даже ночью корты подсвечиваются, на них шумно. По дорожкам парка непрерывно гуляют пары и дети, старики, толпы подростков, бродят страдающие «юные вертеры», бегут спортсмены. Вливаясь в поток этого движения, я чувствую себя частью жизненного процесса.

Где-то там, в моей стране, все замерло и спряталось. И людей, как острова, разделяют огромные пустые пространства и площади, проходя через которые, каждый мгновенно становится выставлен на всеобщее обозрение. В то же время здесь — жизнь, жизнь...

Маша Шмель. Рэдактарка. Аўтарка каля дваццаці артыкулаў па беларускай літаратуры, надрукаваных у навуковых часопісах, а таксама некалькіх вершаў і апавяданняў, надрукаваных у зборніках маладых літаратараў. Удзельніца дзвюх мастацкіх рэзідэнцый.