Борхес з Кафкай гуляюць у нарды пакуль не адбыўся чарговы ракетны ўдар. Хайфа сніць “Зорныя войны” і прачынаецца ад гукаў паветранай трывогі. Голем хоча застацца сцяною і абараніць небаракаў, якім няма куды больш падзецца. Прывіды п’юць гарэлку. А побытавая мова сыходзіць у нябыт, каб выявіцца літаратурай. Вэлкам у пісьменства надзвычайнага стану!

Текст про жильца

Я читаю: “Новости северной столицы. В русскоязычном районе Хайфы в стене ремонтируемой квартиры нашли труп мужчины. По первым сообщениям, останки были замурованы внутри стены давно и находились на стадии глубокого разложения.

Улица а-Халуц находится в районе Адар, где проживает много русскоязычных репатриантов, выходцев из стран бывшего СССР. Криминальная обстановка в районе неблагополучная. Полиция начала расследование, детали пока засекречены”.

Я думаю: насколько это “актуальная” новость, чтобы поместить ее в текст, чтобы начать писать, оттолкнувшись от ее кавычек? В этой стране есть более актуальные новости. Но я все не могу перестать думать о человеке, замурованном в стену. О том, как это событие уже само по себе труп. О том, как это — закупоренная смерть.

“Жуткая история с телом, которое нашли в Хайфе замурованным в бетон, получила продолжение. Погибший опознан — это 60-летний Виталий Чуклин. Около года назад он пропал, но его никто не искал. Чуклин состоял на учете в полиции”.

Я думаю о том, как это — “его никто не искал”. Я не знаю, о чем я грущу больше: о его смерти или о том, что его никто не искал. Я бы хотела знать его. Я бы хотела начать искать его в тот вечер, когда он пропал, не ответил на звонок, не пришел к ужину, не покормил собаку. Я думаю: каждый достоин такого поиска.

Если бы я искала его, то знала бы, правша он или левша. Я помнила бы, когда видела его в последний раз. Я могла бы описать его приметы и черты. Я знала бы его адрес. Я знала бы имя его собаки. Он бы пропал, исчез, провалился сквозь землю. У меня внутри росла бы пустота размером с ту дыру, в которую он провалился.

Я думаю: почему мое письмо всегда движется в сторону построения связей с мертвыми? И разве можно на самом деле отгоревать смерть каждого в письме? Я никогда не знала Виталия Чуклина, который жил в Хайфе. Мое не-знание о нем волнует меня, возможно, больше, чем его смерть. Пустота, существующая между нами. К ней я хочу присмотреться.

Я думаю: как технически возможно замуровать человека в стену? Сколько часов это занимает? Кто, кроме муровальщика и замурованного, наблюдает за этим процессом? Откуда берется бетон? Сколько лет стене? Сколько лет муровальщику? Сколько лет замурованному? — Виталию Чуклину 60 лет.

Я бы хотела сделать этот текст прозрачным. Чтобы текст мог просвечивать взгляд — вот на что я смотрю, вот про кого я хочу писать, вот какие вопросы я задаю, вот что я помещаю внутрь, вот что я достаю, вот где я даю времени быть. Я бы хотела сделать этот текст прозрачным — как стена, которая стоит между мной и человеком из новости. Я вижу его через прозрачную стену, но не могу до него дотянуться. Между нами нет связи. Прозрачная стена не обрастает бетоном.

Я думаю: в этом тексте, как и в новости, ничего не происходит. Он замурован в стену. В нем течет время. К концу он должен разложиться прямо в стене, если не будет никем обнаружен.

Я думаю: чтобы проникнуть в суть вещи или процесса, надо писать текст так, будто бы он есть эта вещь или процесс.

Я думаю о том, как это — оказаться внутри стены, быть частью дома, частью несущей опоры, быть структурой, отравлять воду, отравлять дом, не стать призраком? Как это — доказать, что внутри стен есть пустота, предназначенная для вещей и, иногда, для их призраков? Что значит — умереть, оказаться внутри стены, стать новостью, стать текстом, “его никто не искал”? Я не могу объяснить, что значит умереть, оказаться внутри стены, исчезнуть, быть найденным.

“Напомним, что тело обнаружил нанятый хозяином квартиры ремонтник. Владелец жилья затеял ремонт, потому что живший у него жилец две недели назад умер. Предположительно, он был наркоманом. Соседи почувствовали неприятный запах и вызвали полицию. По словам квартировладельца, жилец проживал там около двух — двух с половиной лет. Полиция сейчас пытается установить, есть ли связь между двумя смертями — жильца и Чуклина, чье тело нашли в бетоне стены. Судя по степени сухости материала цемент был залит год-полтора назад”. Я читаю эту новость в телеграм-канале “Дежурный по Израилю”, экран телефона засвечен солнечными бликами, я подношу телефон близко к глазам, чтобы обнаружить тень и рассмотреть текст на экране.

Я думаю о том, что, возможно, жилец убил Чуклина, что Чуклин все-таки стал призраком и задушил Жильца, утопил в ржавой воде ванны, пропорол иглой вену, что в конечном итоге они поладили. Чуклин-призрак даже пригласил Жильца-призрака к себе в стену, а тот, оставаясь внутри все еще немного Жильцом, предпочел влажную, почти не обставленную мебелью, зато свою комнату. В последние две недели Чуклин-призрак начал ощущать легкую клаустрофобию, обычно это ощущение усиливалось к трем часам ночи. Он выходил из своей стены в комнату к Жильцу-призраку, и они долго молча играли в карты, пили водку и становились все меньше и меньше Чуклиным и Жильцом. Воздух терял влажность. Стена переставала давить.

Есть ли связь между двумя смертями — вопрос времени.
Есть ли связь между двумя смертями — вопрос взгляда.
Есть ли связь между двумя смертями — вопрос текста.

Все, чего я хочу, это поместить этот текст в бетон стены и дождаться распада. Наблюдать, как время разлагает текст. Исследовать замурованность. Исследовать разложение. Отгоревать пустоту, на месте которой могла бы располагаться связь. Стоя посередине этой пустоты, думать, что, скорее всего, Чуклин был левшой. Я обнаруживаю эту его примету по тому, какой рукой от тянется ко мне из пустоты, по ту сторону прозрачной стены.

Я пытаюсь превратить этот текст в стену, забетонировать дыры и трещины, но они продолжают проступать. Чтобы избавиться от куска пустоты в стене, нужно поместить в него бетон или мертвое человеческое тело. Тем не менее мертвое человеческое тело очень скоро станет новым куском пустоты. Тогда в него нужно поместить текст.

“Одна из версий заключается в том, что один жилец залил бетоном тело соседа (причина смерти пока неясна, тело в Абу-Кабире) и продолжил жить в квартире, пока не умер сам. Если версия подтвердится, то дело закроют, в связи со смертью подозреваемого”. Я читаю. Слова перемешиваются с солнечными бликами и гулом машин.

Я думаю: как это — жить в одной квартире с замурованным телом, пока сам не умрешь?

Спустя неделю после прочтения новости я приезжаю в Хайфу и иду в район Адар. Он находится выше по склону горы Кармель и окутывает рынок Тальпиот. В Адаре я не обнаруживаю никаких признаков жизни или смерти Чуклина. Смотрю на стены домов, пытаюсь представить, в каком из них мог быть замурован Чуклин. Я думаю: в этом городе почти каждая стена выглядит так, будто бы в ней мог быть замурован человек. Я выхожу из Адара, спускаюсь к вокзалу, встречаю детей с собакой. На секунду мне кажется, что это собака Чуклина. До поезда остается еще полчаса, и я растягиваю дорогу до вокзала, прохожусь по новому отрезку уже знакомой улицы. В этом пути я обнаруживаю заброшенное кладбище. Вдруг оказывается, что Хайфа — это город, где вокзал и кладбище стоят по разные стороны одной дороги, друг напротив друга, так, что, если заглянуть за калитку кладбища, сквозь поле иссохших надгробий, видно здание вокзала. Я думаю: это мертвые смотрят на живых, уезжающих и приезжающих в город. Это мертвые первыми встретили меня в городе. Кладбище и вокзал — разные остановки на одном пути. Я не знаю, как это связано с Чуклиным в стене дома в Адаре. Но чувствую, что связь между этими вещами — вопрос времени, взгляда, текста.

История, если это вообще была она, спотыкается о финальные кавычки. Мне казалось, что я замуровываю текст в стену. На самом деле, я отколупывала бетон у себя над головой. Чтобы, как и Виталий Чуклин, быть обнаруженной. Разве письмом можно на самом деле что-то обнаружить? Разве письмо на самом деле позволяет быть обнаруженной? Сколько точных лет и месяцев было Виталию Чуклину, когда он попал внутрь стены? Что он ел на завтрак? Какой сон он помнил всю свою жизнь? На какой стороне кровати он спал? Как звали его собаку?

Дело закроется, текст завершится, тело разложится. Жилец-призрак обыграет в карты Чуклина-призрака. Но мы об этом уже не узнаем. Мы лишь успеем заметить
приметы приближающегося распада

***

Я читаю: “Новость из Хайфы получила продолжение. Вместе с телом Чуклина в стене были обнаружены: игральная карта, рюмка и текст. Текст, как и тело Чуклина, находился на стадии разложения, не был написан на бумаге, был сам по себе. Очевидцы говорят, что, когда текст доставали из стены, он распадался на бессвязную речь, на звук, игральная карта летала по комнате, а рюмка звенела. Никто не успел прочесть содержание текста. Когда из стены достали остатки Чуклина, предметы и текст, стена рухнула. Следователь предполагает, что стена упала из-за некачественного состава бетона”.

Саша Мятліцкая — паэтка і пісьменніца. Экс-кніжніца праектаў Marks (Мінск) і “Бабель” (Тэль-Авіў). Студэнтка Школы літаратурных практык. Публікавалася ў зборніках “Пакой”, “Поэзия последнего времени”, “Расцяжэнне”, “Fihury”, на онлайн-платформах “Уж” і Feminist Orgy Mafia. Нарадзілася ў Мінску, цяпер жыве ў Нью-Ёрку.