“Колдун Тамат ” — раман Андрэя Дудко пра пісьменніка, які, кіруючыся творчай мэтай, затварыўся ў старым доме ў беларускай правінцыі. Доўгая адзінота і самакапанне адкрываюць ключ да схованак душы і глыбіняў творчасці, якія як лавіна закручваюць пісьменніка ў чараду ірэальных падзей. І выводзяць на свет дзіўныя рэчы, якіх ніколі не было.

Сто лет японской психоделии

В остальное время я по-прежнему не очень успешно пытался писать, продвигаясь от предложения к предложению, каждое из которых давалось странным, изнуряющим трудом. Я вонзал в слова крючки с леской, которую нужно было свести в одной точке, но не знал, что это будет за точка, и дойду ли я до нее. Эдгар По утверждал, что писать нужно с конца, я же конца не видел, и такое было ощущение, что стоит мне сделать неправильный шаг, как весь роман развалится и похоронит меня в обломках. Оказалось, что наскоком книги не пишутся, и по-хорошему я вообще не должен был садиться за роман, но раз уж приехал, выхода не было — приходилось сидеть и мучиться, тихо распутывая клубок из лески.

Сложно сформулировать, что такое писать хорошо, зато просто, что такое писать плохо. Это как молиться на автоматизме, или как пойти собирать грибы, при этом зайти далеко в лес, но лениться их собирать. Писать нужно всегда в присутствии, а я где-то пропадал все время. Мой талант накрыла гигантская подушка. Я думал, приеду и распишусь, открою в себе залежи, а вместо этого сходу исписался. Не оказалось во мне никаких тайн. Предложения выходили плоскими и шаблонными, в тексте не возникало огня, способного зажечь меня самого. Надо было садиться и вытягивать каждую деталь до конца, наслаивать тонкость многочисленными итерациями. Раньше я делал это неоднократно, но больше не мог, внимание соскакивало с затасканных конструкций, мозг отказывался комбинировать. Слова не выходили трехмерными, не раскрывались смыслами и красками. В две тысячи четырнадцатом я мог написать: «растущая, как плесень, улыбка» и бесконечно ловить кайф при перечитывании, но теперь любая фраза казалась не ярче скомканного серого носка, лежащего в пыли под кроватью. Я мог написать любой фрагмент десятью разными способами, но не мог выбрать среди них лучший, все они казались мне одинаково плохими. На ум приходил Сид Барретт, который, по рассказам, каждый раз по-разному играл свои песни, но разница между нами была в том, что его варианты были гениальными, а мои нет.

Наверное, я попал в пресловутое хемингуэевское «садись перед ноутбуком и bleed», я часто вспоминал эту фразу. Мне нравилось, как Хемингуэй повторял, что после каждой книжки помнит лишь, насколько ее было трудно писать. Но знать понаслышке и переживать самому — разные вещи. Количество отказывалось переходить в качество, вся эта писательская жизнь — каждый день перед экраном — оказалась не моя, не для меня, не про меня. Все те редкие крупицы, посетившие меня в виде озарений, теперь казались не более чем просто неожиданными комбинациями слов, которые я вкрапил в свой шаткий, как плохо сколоченная лестница, текст, в надежде, поднявшись по ней, увидать райский сад. Но мне было мало этого. Райский сад — такая штука, которая нужна здесь, сейчас и целиком.

Но как взять в голове то, что там не находится?

Прежде я жить не мог без Фейсбука, постоянно в него заглядывал, даже когда писал. В фейсбучном же бане чувствовал себя застреленным игроком в «Counter-Strike», наблюдающим продолжение раунда. Ни лайкнуть, ни откомментировать — лента сразу стала скучнее, посты и срачи перестали иметь ко мне отношение. Заходить не имело смысла, хотелось просто удалить аккаунт. Как только меня разбанили, со злости я снова выложил хуй, и тут же снова был забанен.

Все высвободившееся время я заполнял алкоголем и сигаретами. На обед или ужин захаживал в точку с шаурмой.

Кристина, когда никого не было, читала книжки.

— Что на этот раз? — спросил я, будучи навеселе.

Она молча показала обложку. Тот самый «Ловец на хлебном поле» Немцова и Сэлинджера.

— Нравится?
 — Решила перечитать в новом переводе.
 — Не так уж и много у нас продается хороших книжек.
 — Вот именно.
 — Но Максим Немцов — ебанутый.
 — Уже заметила. Смотри, — она развернула книжку текстом ко мне и ткнула пальцем в какое—то слово. — «Бажбаны». Что это за слово вообще? А «туполомы»? А «кирюхи»?
 — Я ее специально спрятал от людей, — говорю. — За Льва Гумилева.

Тут она внимательно посмотрела на меня. Красивые зеленые с желтыми лучами глаза.

— Там я ее и нашла.
 — И Льва Гумилева бы куда-нибудь спрятать, — говорю.

Она пожала плечами.

— А ведь Сэлинджер хороший.
 — Очень.
 — Наверное, каждый писатель мечтает им быть.
 — А ты разве, — спрашиваю, — что-то пишешь?
 — Нет, — сказала она и отвела взгляд.
 — Я могу принести что-нибудь другое. У меня много хороших книжек.
 — Например?
 — «Жития убиенных художников» читала?
 — Первый раз слышу.
 — Я мигом. А это, — показал на «Ловца», — в костер.

Я бегом спустился к дому и быстро проглядел книжные полки. К «Житиям убиенных художников» Бренера взял то, что попалось на глаза, — «Заметки» Лейдермана, «Говорит Вафин» Вафина и «Кэнди» Терри Сазерна и Мэйсона Хоффенберга.

— Так много? — спросила Кристина. Моя шаурма уже была готова.
 — А почему нет? Я не знаю, где еще в городе достать хороших книжек.

Она проглядела обложки и открыла аннотацию к «Кэнди».

— Это, — говорю, — порнуха пятьдесят восьмого года.
 — И что? Хорошая?
 — Не то слово. Вообще, скорее пародия, но зато просто дышит сексуальной революцией, да и в целом шестидесятыми. Если ты, конечно, любишь эпоху.
 — Люблю.
 — Ну вот, тогда культовая вещь. Авторы ее за деньги писали, и что получилось.
 — Ладно, попробую.
 — А это, — ткнул я в Вафина, — популярный блогер, телегу ведет. Сборник постов.
 — Разберусь.
 — Ну да. Разберешься.
Она собрала книжки и опустила за стойку.
 — В любом случае прочитаю, на этой работе у меня куча свободного времени.
 — А где «Ловец»?
 — Я его сожгла.

С того дня или мне показалось, или в шаурме стало больше мяса.

Я дошел в романе до места, где главные герои вышли в поход за вечным двигателем, и застрял. «Солнце висело высоко, лес любезно вывел нас к просторной, непыльной дороге, и мы шли себе, горя не знали». Дальше не мог придумать ни слова. Взял пива и тоже решил пройтись, горя себе не знать. Включил Tomoyuki Aoki & Harutaka Mochizuki «Live in Strasbourg». Свежий альбом с классическим японским ракурсом на психоделию и авангард. Побрел, периодически доставая из рюкзака полторашку и делая несколько глотков пива, по набережной вдоль парка «культуры и отдыха», в котором вследствие реконструкции исчезло большинство деревьев. Прошел вытрезвитель, мечеть, проход под железнодорожным мостом, остановился возле исторических «пеньков», зарослей вдоль Щары, долгое время бывших местом молодежных вечеринок на природе. Никаких пеньков там уже не осталось. Достал пиво и сигареты, постоял на берегу, вспоминая, как мы пили вино, купались голыми и думали, что никогда не изменимся. Что-то очень грустное клубилось внутри. Я раздумывал, стоит ли признать поражение и вернуться в Минск. Найти работу и забыть о писательстве навсегда. Но ведь если я вернусь без романа, я не прощу себе этого никогда. Мне останется только пить и желать себе смерти. С другой стороны, писателем быть совсем не обязательно, но кем же тогда быть? Работа ничего не дает, кроме отупения. Я медленно брел вдоль Щары, погруженный в самобичевание, останавливаясь отлить в кустах и покурить на живописных берегах. Льда на воде уже не осталось. Утки деловито сновали вверх и вниз по течению в поисках пищи. Под ногами разливалась весенняя грязь, кроссовки снова промокли и наполовину покрылись коричневой коркой. На тропинке попадались серые слизни, я садился на корточки и разглядывал их. Любознательные черные рожки и все тельце, словно мантия, накинутая на плечи. Один раз встретилась семья — два взрослых слизня, свившихся в кольцо, и белые прозрачные яйца-малыши между ними, как в гнезде. Вскоре тропинка, проложенная рыбаками, кончилась. Я уперся в заросли кустарника и длинной рыжей травы, после зимы оставшейся лежать невысокими волнами. Вся растительность была мокрой и грязной, но вместо того, чтобы вернуться назад, я выпил пива и пошел по траве, как по качающейся палубе широкого корабля. Спугнул дремавшую в рытвине утку. Она взлетела над поляной в противоположную от меня сторону, а потом одумалась и резко свернула к воде. За высокими деревьями на табурете сидел рыбак в камуфляже с удочкой, направленной вертикально вверх, и надевал на леску снасти. Где-то в траве угадывалось ведро. За спиной рыбака, слегка наклонившись, стоял на подножке старый «Аист». У берега Щара на несколько метров заросла рогозом. Меньше всего хотелось с кем-нибудь сталкиваться, и я свернул перпендикулярно к течению. Дороги не стало совсем, кроссовки и брюки, на щиколотках насквозь промокшие, облипли мелкими желтыми зернышками.

Запил перегруженной гитары в «Here She Comes» звучал визгливо и зло. Оставался вопрос, кто эта «она», которая «грядет»? Там, в сырой природе, мне казалось, что я знал. Когда раздались аплодисменты, я переключил альбом, Munehiro Narita «Live Performance: San Francisco», другой свежий лайв японской heavy psychedelia, еще одна монета в свинью-копилку моего распада. «Truth», «P.S.F.», «Sadame», «Human Nature», «Outside Gentiles» и «Popsicle» — классика, не наскучившая даже на бесчисленных бутлегах. В нотном котле, в гитарно-барабанной радуге, я двинулся к мелькавшей вдали постройке. Она оказалась глухой кирпичной стеной, за которой по всем признаком должно было располагаться какое-то производство, а какое, я не знал. Радовало, что в родном городе остались еще места, где я не был. Подножие стены было усеяно разбитыми бутылками, окурками и пачками от сигарет. В кустах неподалеку виднелся целый развороченный штабель гнилых досок — кто-то, судя по всему, однажды его спрятал, но так и не смог вывезти. Я решил обогнуть неизвестное производство по периметру и побрел вдоль стены, отмечая, насколько много было под ногами пузырьков боярышника, оранжевых картонок «Гликодина», шприцов с бурым налетом, черных прокуренных пипеток и прозрачных пакетов с остатками желтого клея на дне. Попадались граффити, преимущественно серые, бессодержательные и ленивые, будто авторы просто проверяли, есть ли в баллончиках краска. Я сел, прислонившись к стене, и приложился к бутылке. Подходила к середине вторая полторашка. Растения передо мной бурлили, каждое высказывалось на тему красоты своим способом. Два слизня молча дожирали яблоко. Крохотная саранча каталась на былинке. Невдалеке лежал автомобильный номер. На нем было написано «6566 ЕС». По нему полз еще один слизень. Номер был старого образца — это когда блоки цифр и букв красного цвета разделены кружком орнамента, в котором написано «BELARUS». Я вертел в руке интересно устроенный стебелек — из него пучками росли гроздья зерен на тонких ножках. Кончался он как-то вдруг. Я вставил его меж зубов. На затянутом небе плыли голубые разрывы. Один напоминал шляпу, второй был неопределённой формы. Сама серая текстура облачного слоя светилась в более тонких местах. Жаль, нельзя было просидеть под этим небом вечность. Ноги затекли, я нехотя встал и пошел изучать стену дальше. Скоро она сменилась деревянным забором. В щели виднелись ровные, как под линейку, прямоугольные озера. За ними возвышался поросший травой холм правильной формы, наверняка тоже искусственного происхождения. Мне во что бы то ни стало нужно было разобраться, что это все значит. Я потянул на себя штакетину, и гвоздь, которым она была приколочена к нижнему поперечному брусу, легко вышел из размякшей древесины. До верхнего края я не доставал, пришлось выворачивать штакетину в одну и в другую сторону относительно вертикальной оси, чтобы верхний гвоздь тоже вышел. Прислонив освобожденную штакетину к забору, я боком пролез в образовавшуюся прореху. Передо мной действительно лежали ямы с водой, пятнадцать прямоугольных, в три ряда по пять, и четыре трапецеидальных. Некоторые были засыпаны землей. За серией построек виднелось еще одно водохранилище, в разы крупнее. Я понятия не имел, где находился, и это было славное ощущение, заблудиться в собственном городе. Прямо смех брал. Я допил оставшееся пиво, прошел по тонкой бровке между водохранилищами к холму формы усеченной четырехугольной пирамиды, поднялся на него и там закурил. В холм были заподлицо вкопаны широкие резервуары круглого сечения, накрытые тяжелыми крышками. Чувство было, что я в «Эдеме» Лема или в остраненной сцене Толстого. Между зданиями иногда перемещались люди. Некоторые выходили курить, садились на скамейку и пялились. Я сидел на траве, сложив по-турецки ноги, и кайфовал с того, насколько же лихо заблудился. На «Popsicle», самой драйвовой песне с альбома, из ближнего здания вышел мрачный короткостриженый мужик в форме охранника и, сунув руки в карманы, направился ко мне. Я снял наушники и приготовился.

— Что делаем? — спросил он, взобравшись наверх.
 — Ну, — говорю, — ты стоишь. А я сижу.

Видна в нем была какая-то военная выправка.

— И как ты сюда попал? — он перешел на единственное число.
 — Через дырку в заборе, — я показал пальцем в направлении дырки.
 — Ты вообще в курсе, что это территория предприятия?
 — Да вот догадался, — говорю, — но какого?

Он помрачнел еще больше.

— Я сейчас вызову милицию.
 — Зачем? Я же ничего не сделал.
 — Проник на территорию. Для чего проник?
 — Да ни для чего. Просто бухаю, — открыл рюкзак и показал ему пустые бутылки.
 — Пить на территории запрещено.
 — А я не на территории.
 — Вставай, — он взял мой локоть и грубо потянул вверх. — Пойдем.
 — Трогать необязательно, — я высвободил руку и поднялся.

Курильщики на скамейке не сводили с нас глаз.

Он провел меня в главное здание и подвел к турникетам на проходной. Я думал, сейчас он меня выпустит, но в стене перед турникетами была дверь с надписью «ОХРАНА». Охранник открыл ее и завел меня в кабинет. Там, подперев голову рукой, сидела за компьютером крашеная блондинка среднего возраста.

— Проник на территорию через забор и пил пиво, — сказал охранник.
 — А где я вообще нахожусь? — спросил я. — Что это за предприятие?

В наушниках жарил «Popsicle», детально слышимый в тихом кабинете.

— Видишь, — сказал охранник.
 — И что будем делать? — спросила блондинка.
 — Не знаю. Милицию вызвать, что ли.
 — А что он делал?
 — Ничего я не делал, — говорю.
 — Ничего не делал, — сказал охранник.
 — Так зачем же милицию? — спросила блондинка.
 — А что, отпустить, что ли?
 — Конечно, — говорю. — Менты в любом случае отпустят, зря время потеряете.
 — Отпущу, еще что-нибудь вытворит.
 — Ты-то в любом случае будешь ни при чем. Но я не вытворю.
 — Давай он напишет записку, — придумала блондинка. — Что попал на предприятие по ошибке, с правилами поведения ознакомлен и больше обязуется правонарушений не совершать.
 — Это вообще законно? — спрашиваю.
 — Выбирай, — предложил охранник. — Или вызовем милицию.

Блондинка дала мне лист А4 и авторучку.

— Чем вы хоть занимаетесь? — спрашиваю. — Что за предприятие?
 — Не твое дело, — сказал охранник.
 — Но мне же надо написать.
 — Пиши просто — «предприятие».

«Записка.
Я, Д**** Андрей Анатольевич, **.**.****г.р. паспорт серии******** выдан **.**.**** Слонимским РОВД Гродненской области, **.**.**** в…».

Я задумался.

— А который час?
 — У тебя часов, что ли, нету?
 — Они-то есть, но какое время писать? Я же не прямо сейчас попал.
 — Пиши — прямо сейчас.

Блондинка посмотрела на наручные часы.

— Пиши: восемнадцать ноль-ноль.

Охранник посмотрел на свои.

— Восемнадцать ноль-ноль, — подтвердил.

И на всякий случай сверился с настенными. На тех было восемнадцать ноль одна.

«…18.00 по ошибке, находясь в нетрезвом виде, попал на предприятие. Охраной ознакомлен с правилами поведения, и в будущем обязуюсь правонарушений не совершать.

**.**.**** Подпись /расшифровка фамилии/»

Блондинка прочла и кивнула.

— Сойдет.
 — До свидания? — спросил я.
 — До свидания, — сказал охранник и вывел меня к турникету. Сам зашел в прозрачную пластиковую кабинку с высверленными отдушинами и нажал кнопку на деревянной панели. Табло в считывателе пропусков зажглось зеленой стрелкой, я провернул турникет в указанную сторону и вышел.
 — Спасибо! — я достал из рюкзака пустые бутылки, помахал ими охраннику и выбросил в урну на выходе.

Полосатый бело-голубой фасад здания, в сумерках казавшийся бело-фиолетовым, был украшен логотипом в виде капель воды на фоне волн. Надпись объемными буквами гласила: «ОТКРЫТОЕ АКЦИОНЕРНОЕ ОБЩЕСТВО “СЛОНИМСКИЙ ВОДОКАНАЛ”». Я огляделся и тут же понял, где нахожусь. Прямо по дороге будет выезд из города по улице Пушкина.

Андрэй Дудко. Нарадзіўся ў Слоніме, 1988 г. Прозу пачаў пісаць у 2010 г. Фіналіст конкурса крытыкаў імя Адама Бабарыкі (2014) г. Аўтар рамана “Последователь” (2020), сатырычных аповесцей “Поющие мусора” (2021), “Супердада” (2022), зборнікаў “Наша фабрика” (2018), “Калейдоскоп: магазин вечных лампочек” (2019), навэлы “7Б212” (2014). Аўтар і вядучы падкасту “Супердудко” на Літрадыё.