Вольга Бубіч жыве на мяжы прыватнага і канцэптуальнага, публічнага ды асабістага. Яе тэксты пазбягаюць канвенцый. І акурат таму прыцягваюць увагу і чапляюць вока. Гэта можа быць даследчыцкі артыкул, аўтарская калонка альбо вострае эсэ — у любым выпадку прамінуць не атрымаецца. Бо ў нашай прысутнасці адбываецца істотнае.

Внезапно и снова. Память без приглашений

Небо нехотя выглядывает из-под серого полога, рассеянно шевелит макушками деревьев на той стороне улицы. Мокрые листья каштана под ногами превращаются в скелет вчерашнего дня, дремота и безразличие: еще одна осень в еще одном чужом городе на карте жизни, которая перестала казаться знакомой.

По дороге на курсы немецкого погружаюсь в воспоминания — и разве переполненные вагоны метро не идеальные для этого локации? В окружении таких же отстраненно безразличных попутчиков, вспоминаем, каждый о своем, нестройным хором. В иной, неслучившейся, отобранной отработанной минской жизни я стала бы фантазировать о сценариях их пассажирских судеб. А здесь, в медленном шарканье берлинского октября мне, скорее, все равно. Мысли о других октябрях, других осенях, других (не)делах погружают в плотный кокон — я уже даже не хочу ничего ждать, о чем-то волноваться, на что-то надеяться. Все выскользнуло из рук и плюхнулось об этот каштаново-скелетный асфальт с незнакомой брусчаткой. И теперь кажется, что строки, которые упорно продолжают нашептывать воспоминания, — единственное, во что еще можно верить.

Именно там, в подворотнях памяти, где-то между гаражами и скудными огородиками, изъеденными колорадским жуком, все также живет правда. А в распахнутом окне у соседей с первого этажа никак не сменят пластинку.

«Ностальгия» происходит от двух греческих слов «ностос» — возвращение на родину — и «алгос» — боль или печаль. Моя же ностальгия скорее не болит, а монотонно воет. Как поток холодного ветра, застрявший в полуоткрытом окне вагона. Или в щели в районе грудной клетки, откуда безвозвратно выпал небольшой, но чувствительный кусок чего-то важного.

Когда я думаю о ностальгии, на ум приходят образы одноименного, моего любимого у Тарковского, фильма: истории человека, который всегда носил с собой свой дом и своих женщин… в домашних одеждах, неуместных в реальной жизни, но таких естественных для памяти. Застывших дочерями Лота на черном крыльце. Их плавные, словно из сна, движения, повторялись снова и снова: повороты головы, рука на теплом платке, свисающем почти до земли. Снова и снова.

Снова и снова.

Мой дом и мои женщины, наверное, были бы такими же медленными, медитативными, прозрачными, с танцующими звездочками пылинок в столпе светлого воздуха. Например, мамина подруга из лаборатории рентгенологии — такая красивая и такая взрослая, с длинными русалочьими волосами и в коротком белом халатике медработницы — демонстрирует мне магический реализм прозрачных белых костей. («Зачем ты ее вспоминаешь?» — ответит на том конце Вайбера невидимая мама. «К чему тебе это?») А я вспоминаю, а я все помню. («А вот тетя Аня уже ничего не помнит. Я ее тогда спросила про деда нашего, и про прабабку, как ты просила. Ничего не знает, эх. Хотя потом вечером перезвонила и вот что сказала...»)

Глухими вечерами воспоминания являются без приглашения — не нарушая хрупкий баланс расставленных по очередному, привычно временному, жилью предметов, просачиваясь через их тонкую геометрию («А я твои вещи в комнате не трогаю — все на местах, только пыль протираю»). Также незаметно приучились они заполнять свободное пространство в вагоне. Устраиваются по-хозяйски — ехать почти час в одну сторону, — что-то нашептывают, подмешивают, переключают. И вот ты уже в совсем другом путешествии. В обратную сторону по синей ветке.

Приходят самые неожиданные и на момент контакта с ними и совершенно, казалось бы, незначительные люди. Учителя на замене, приятельницы по палатке из лагеря, щедрые на конфеты родители одноклассников... И этот вагон, эти платформы, мелькающие скучной топонимикой непривычного прошлого, и этот серый Берлин неожиданно становятся старым Минском. И парки оседают в дражневский лес. И случайный порыв ветра с неожиданным печным послевкусием вдруг отдает брикетом. («А помнишь, как мы печку зимой топили? Непросто тогда было...») Холодные медицинские руки женщины с русалочьими волосами протягивают хрупкие снимки моей внутренней вселенной — и там ничего на самом деле удивительного. Лишь черная пленка и белые линии: то ли контуры отживших свое листьев, то ли следы от чашки, то ли росчерк раскрошившегося мелка. «И это тоже ты!» — улыбается мне русалка в белом халате. И я потихоньку засыпаю, не зная, что проснусь в еще одном чужом городе переставшей казаться мне знакомой жизни.

«Поезд далей не ідзе — калі ласка, пакіньце вагоны!»

Вольга Бубіч — фрыланс-журналіст, эсэіст, выкладчык, фатограф і рэцэнзент фотакніг. З 2021 г. займаецца даследаваннем памяці і мемарыяльных культур еўрапейскіх і постсавецкіх краін. У 2023 — лаўрэатка міжнароднай праграмы ICORN, па якой знаходзіцца ў Берліне. Эсэ, аналітычныя тэксты і інфаграфікі Вольгі рэгулярна друкуюць нямецкія, аўстрыйскія, амерыканскія і брытанскія рэсурсы. Рыхтуецца да публікацыі яе трэцяя фотакніга — зборнік эсэ і фатаграфій, зробленых у кантэксце цікавасці да феноменаў цэнзуры памяці, настальгіі як інструмента прапаганды і культурнай амнезіі.