Тры гады вольнага палёту без уцямнай будучыні. Мігранцкае шчасце хуткага спажывання. Што тут скажаш? Як адбылося, так адбылося. Цяпер жыві. Вечны лямант аб мінулым-незваротным не мае сэнсу. Дэманстратыўная абыякавасць выглядае штучнай. Дзе ж праўда? Дзесьці побач. Магчыма, акурат у гэтым тэксце.

Ёмахо, ёмасо

В единственной комнате — она же кухня и спальня — темно. Только вывеска теннисного корта горит синим за окном, размазывая блики по пыльному стеклу. Сын уснул.

Сколько я тут? Всего месяц. За этот месяц уже третий раз переехала и обросла новыми вещами. Черпак, кастрюля и сковородка — убегая из страны, посуду с собой, понятное дело, не берешь. Думая о возвращении, покупая кастрюлю, черпак и сковородку, ты будто предаешь, потихоньку смиряясь с действительностью.

Мои супы подсолены слезами.
Погода в ноябре в Вильнюсе полностью совпадает с душевными терзаниями: такая же морось, грязь и серая безнадега.

Я покупаю вино в “Максиме”, проплывая с ним мимо уставших пьянчуг с желтыми белками, в их авоськах водка, в руках пиво, они пьют из горла. Я же пью из бокала, купила в “Икее” под презрительный взгляд моей новой соседки по жилью, от которой через две недели я сбегу, прихватив заветную коробку на шесть персон. Каждый вечер мы говорим с мужем по мессенджеру, в ровных кружочках, и нет ничего драматичнее, чем отображаться в кружочках, ощущая, что между нами пара сотен километров и абсолютно разные страны, хоть и соседи. Сын просит папу показать дракончика, смешная маска, он хохочет, Кирилл улыбается, но я вижу, как ему плохо. Он знает, что мне тоже. Но мы играем роли оптимистов, нам нужна эта вера, без нее мы превратимся в неудачников.

В нас еще плещется старая жизнь. Она, банально, не только прошлое, вмещающее в себя посиделки с друзьями на кухне, поездки на дачу летом, ремонт в ванной и покупку новой шторки да коврика, но и будущее с красивым планом: после ванной покрасить стены в комнатах, на даче установить душ, позвать друзей домой, отпраздновать что-нибудь. Мы — люди веселые, повод найдется.

Мы будем жить в своей стране, ругать власть, мечтая о смене президента, сетовать на медленные перемены, кайфуя от того, что это мы вышли летом на улицы и победили. Мы сказочные персонажи большой сказки. Наш дракон оказался старым и трусливым чудовищем, самоликвидировавшимся, испугавшись многотысячной толпы.

Я лежу на широкой кровати, простынь без резинки постоянно комкается, и я ее беспрерывно распрямляю, хоть какое-то занятие без рефлексии, но с очевидным неврозом. Когда над домом пролетает самолет, жадно вслушиваюсь, потому что мне не хватает звуков. В моем прошлом еще шумят троллейбусы за окном, гудят машины и гремят барабаны суворовцев. Здесь же так тихо — окна выходят на пригорок, сплошные деревья и кустарники.

Вдруг я слышу музыку, звук все нарастает, играет Metallica, за ее стоном слышится смех и звон бокалов. За стеной у соседей вечеринка, кажется, сегодня пятница, это мой день, когда я встречалась с подругами, мы хохотали и болтали до поздней ночи. С Надей мы шли домой с украденными из “Курилки” бокалами, наполненные вином, а с Катей неизменно прощались наливкой, слишком сладкой, на самом деле, ее делала ее мама.

Смолкла Metallica. Я гадала, какую композицию они включат следом. Надо же, Modern Talking! Привокзальный район с его куцыми серыми домиками из кирпича все-таки удивил. Мне казалось, если и стать случайно свидетельницей соседских посиделок, то под смазливого и невыносимого Стаса Михайлова, в крайнем случае под неумирающие “Белые розы”. А тут...

Они в унисон подпевали: “Ёмахо! Ёмасо!”. Веселье разливалось в эфире, я будто видела их поднятые руки с бокалами и притоптывания ногами. Расслабленность и счастье, ты дома, твои друзья рядом, не нужно убегать сначала от автозаков, а потом от карательной судебной машины. Просто пей, танцуй и веселись. Я тихо повторяла за ними, потому что мне тоже хотелось вспомнить это чувство безмятежности.

“У чувства, которое возникает на маяки теплого прошлого, обычно нет четкого определения. Тут намешаны разные эмоции — грусти, тоски, нежности, радости, и снова грусти. Что-то такое, куда хочется вернуться и прожить заново. Или обрести в будущем с этим знанием: вот оно, пойманное за хвост счастье. Смешное, теперь я знаю, как его зовут. Ёмахо, ёмасо, и никак иначе, честное слово”, — такую запись я сделала в дневнике после той ночи.

...Марк валяется в своей комнате с телефоном на кровати. Я расставляю зажженные свечи, их у меня много, как было дома. Здесь даже картина висит на стене возле стеллажа с книгами, подаренная нам на свадьбу известной беларуской художницей. Кажется, это аллюзия на Гродно, который я не слишком люблю, но мне нравятся эти низенькие домики и разлитый в атмосфере уют. Чем-то напоминает Осмоловку, кстати, почему я раньше об этом не задумывалась?

Кирилл драит пятнышки на зеркале в ванной. Приход гостей стимулирует обнаруживать мелкие недостатки быта.

Я расставляю тарелочки, бокалы и закуски. Вспоминаю последний день зимы три года назад. Я еще была в той комнате-квартире, тоже готовила и старалась, потому что теперь все должно было измениться. Не так, как мы планировали. Финал сказки оказался непредсказуем для ее наивных героев. Кириллу предстояло минуть две границы и навсегда остаться здесь. “Навсегда” — означало быть с нами, страна проживания больше не имела значения.

Моя нервная система дергалась бешеной птицей, попавшей в силки. Новости с родины не давали ровно дышать. А вдруг придут за тобой, Кирилл? — я спрашивала каждый день, редко ему голосом, больше про себя.

Мужу предстояло загрузить наши вещи в машину, двух не менее нервных котов, и с липовым договором на работу двинуть в путь. Договор был нужен только беларуским пограничникам. В этой игре ты никогда не знал, что думает страж закона, знает ли о твоей фальши и насколько ему не плевать. Беларусь просто так не выпускала своих граждан за границу, ей нужны были веские причины, когда она была всегда одна — свобода.

Ржавое старое тело “Ниссана” еле вмещало в себя наши пожитки: обувь, книги, куртки, подсвечники, старый грузинский кувшин и фотоальбомы. И кот с кошкой. Сара всю дорогу орала от страха, Окси просто линял. Я мысленно ехала вместе с мужем, он мне не писал и не звонил, был сам на каком-то пределе.

Почему мы такие беспокойные?

Марк то прыгал на диване, то валялся на нем, играя в телефоне. Тарелочки и бокалы ждали. Салаты и горячее тоже. Я металась от дивана к плите, курила беспрестанно электронную сигарету и бормотала под нос. Стемнело, зажглась вывеска теннисного корта. Я уже материлась. От Минска до Вильнюса ехать всего два часа. Если Кирилл выехал в 15 часов, то где он?

Когда раздался звонок в дверь, сын метнулся в узкую прихожую. А я, господи, я видела эти сцены в кино, и они всегда невероятно раздражали. Почему накрученная героиня в ожидании столь важного момента, в тот самый разгар конфликта по-идиотски замирает и видны только ее глаза? Печальные такие… А потом она еще говорит такую же идиотскую банальную фразу, что-то вроде: “Это ты...” на выдохе. Не менее пошленькой вышла и моя реальная сцена. Я замерла, глядя, как сын вешается на папу, а потом сама бросилась и воскликнула: “Ты приехал!”
Если вас затошнит, пакетик найдете в кармашке сидения перед собой.

Первым делом затащили котов, которые тут же бросились под кровать. Окси выполз через пару часов весь в коконе серой пыли. Сара вышла только через пару дней, вынося оставшуюся грязь.

Челлендж по освобождению вышел действительно не совсем простым. Машина, подобно уставшей старушке, еле ползла, два раза заглохла: сначала на беларуской таможне, после на литовской. Только не ломайся, просил Кирилл. На следующий день мы узнали, что наша старушка умерла навсегда (мы так и говорили, принимая ее за живое существо), выполнив свою последнюю миссию: довезя мужа с котами и вещами до улицы Дзуку, к унылой кирпичной пятиэтажке.

В жизни счастливые моменты вспоминаются вспышками, так солнце играет лучами на стекле. А кризисные моменты всегда до мелочей. Так я запомнила свой день побега из страны и день, когда ждала мужа.

У меня простыни на резинке, три комнаты и новые сковородки. Я больше не извиняюсь за покупку посуды. Из окна я вижу жилые дома, внизу шумит улица, только автомобили, не общественный транспорт, но мне нравится, тишину дворов я так и не полюбила.

Звенят бокалы, стучат вилки, горят свечи.

На моей кухне-гостиной то Макс с Дашей, то Саша с Ромой, то Света с Виталиком, впрочем, всех перечислять не буду. Большинство гостей, ставших друзьями, в Минске мы не знали. Вечные рефлексики в поисках личного счастья. Без дома, без страны, с часто меняющимся местом прописки.

Сара любит спать в шкафу и гулять по балкону, иногда она с него падает, и вместе с соседями-литовцами мы ищем нервную кошечку. Окси оказался патриотом, пришлось вернуть его в Беларусь. Единственный герой этой истории, который не перенес разлуку с домом. Он живет теперь у моей мамы, также молча требуя ласки и линяя, когда она везет его на дачу.

“Может, включим музыку?” — Кирилл нажимает на мягкую кнопку колонки.

Я знаю точно, что хочу послушать. Подпеваю фальшиво, только теперь уже громко.

Ёмахо. Ёмасо. Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла, ёмахо!

Ганна Златкоўская. Скончыла Беларускі дзяржаўны ўніверсітэт культуры і мастацтва па спецыяльнасці “літаратурная работа (кінадраматургія)”. Аўтарка дзвюх кніг “Страшно жить, мама” (2018, выдавецтва “Янушкевіч”), “Охота на бабочек” (2021, выдавецтва Рамана Цымберава). У 2019 годзе перамагла ў літаратурным конкурсе часопіса “Esquire”. Па матывах яе дзённіка бежанкі акцёрамі Купалаўскага тэатра і рэжысёрам Андрэем Саўчанкам пры падтрымцы МЗС Германіі быў пастаўлены спектакль у рамках праекта “Quo Vadis”. З лістапада 2020 года жыве ў Літве.